ЗОЛОТОЙ ВЕК АНГЛИЙСКОГО СОНЕТА

1.  Генезис.

Сонет, cудя по всему, возник в Италии, в XIII веке, в рамках сицилийской школы. Его создателем принято считать Джакомо да Лентини, старшего из поэтов этой школы. Также существует версия, что сонет был создан провансальскими трубадурами и попал в Италию из Прованса. В любом случае искусственность и интеллектуальная сконструированность этой формы стиха, не помешавшая ее широкому распространению и совершенно уникальному месту в мировой поэзии, позволяет предположить, что сонет представляет из себя изобретение какого-то одного человека, а не плод коллективных усилий.

Коллективные усилия начались позже, особенно когда к сонету обратились поэты «дольче стиль нуово» («нового сладостного стиля»). Большой вклад в развитие итальянского сонета внес и Данте Алигьери, хотя его сонеты не могут, разумеется, сравниться по художественному значению с «Божественной комедией». Безусловной же вершиной итальянского сонета (на все времена) стало творчество Франческо Петрарки. Хотя поэтический сборник Петрарки «Канцоньере» («Книга песен») состоял не только из сонетов, но и из песен, и, более того, название выдвигало их на первый план, хотя современники ценили Петрарку прежде всего за глубокую эрудицию и изящество слога, проявлявшиеся в многочисленных письмах, в века он вошел как блистательный автор сонетов о Лауре и стал для итальянского сонета тем, чем позже стал Шекспир для английского, – наивысшим эталоном.

Удивительно, но английская литература, почти сразу откликнувшаяся на «Декамерон» Боккаччо «Кентерберийскими рассказами» Джеффри Чосера, такое уникальное явление, как сонет, проигнорировала (впрочем, подобная картина наблюдалась и в других странах). Когда тот же Чосер включил в свою поэму «Троил и Кризида» переложение 88-го сонета Петрарки (превращенного в «Жалобу Троила»), он полностью изменил рифмовку согласно так называемой «королевской рифме», которой была написана поэма, и растворил заимствованные у Петрарки стихи в своих семистрочных строфах. Сонет был воспринят в Европе как нечто специфически национальное и не вышел за пределы Италии.

Положение изменилось в первой половине XVI века, когда сонет начал входить в моду в Западной Европе. Англия не составила исключения. Первым пропагандистом сонета в целом и творчества Петрарки в частности сделался Томас Уайет (1503? – 1542), неоднократно ездивший в Италию и познакомившийся там с творчеством великого автора «Канцоньере». Обычно пишут, что Уайет переводил Петрарку и подражал ему в собственных стихах. Действительно, у Уайета можно найти даже не переложения, а необычайно точные для своего времени переводы сонетов Петрарки (например, сонета 134), но и в них он экспериментирует, во многом меняя форму оригинала и прокладывая пути для созданной вскоре графом Серреем английской («шекспировской») формы сонета. Это проявляется прежде всего в выделении заключительного двустишия.

Если итальянский сонет строился по схеме 8-3-3, состоя из построенного на двух рифмах восьмистишия (октавы) и двух трехстиший (терцетов), образующих секстет, то Уайет прибегает к схеме 8-4-2, хотя и продолжает толковать секстет как единое смысловое целое.

Одно из ранних стихотворений Уайета, сонет 7, часто называют переложением сонета 140 Петрарки. На деле от итальянского оригинала остались лишь образ лани, символизирующей возлюбленную, и выложенное алмазами на ее ошейнике латинское изречение «Не тронь меня, ибо я принадлежу Цезарю» (слова, которые якобы действительно писались на ошейниках ланей, принадлежавших римским императорам). Но два поэта вкладывают в эту цитату совершенно разный смысл: если у Петрарки речь идет о том, что Лаура принадлежит Богу, к которому и отправится после краткой земной жизни, то сонет Уайета, как предполагается, посвящен знаменитой Анне Болейн и написан в то время, когда Генрих VIII уже четко обозначил притязания на фрейлину своей первой жены. Финал стихотворения, таким образом, оказывается окрашен горькой иронией. Кроме того, уже здесь видна большая разница в подходе к любовной тематике: если Петрарка рассматривает любовь в духовно-трансцендентном плане, то Уайет пишет об обычной земной любви:

Кто ищет лань? Я знаю к ней пути.

Что до меня - я сдался добровольно.

Меня напрасный труд изранил больно,

Ведь я из тех, кто вечно позади.

Но как усталый разум отвести

От лани? Лишь увижу - и невольно

Плетусь за ней. О нет, с меня довольно,

И ветер мне не удержать в сети.

Кто ищет лань, найдет ее со мной,

Но только время потеряет он.

Ее ошейник ярко обведен

Составленной алмазами строкой:

"Не тронь меня, ведь кесарю дана я.

Я дикая, хотя на вид ручная".*

(*Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, все сонеты даются в переводе автора статьи)

Любовные неудачи приводят автора (или, если угодно, лирического героя) к попытке полностью отказаться от этого чувства. Сонет 13 носит подзаголовок «Отречение от любви»:

Прощай, любовь с законами своими!

Твои крючки меня уж не манят -

Сенека и Платон зовут меня,

Я к совершенству устремляюсь с ними.

Я дорожил ошибками слепыми,

Но твой отказ, терзая и казня,

Мне дал урок бежать, себя храня,

Свободы нерастраченной во имя.

Итак, прощай! Иные души рви,

А власти надо мной пришел конец.

Будь госпожою молодых сердец,

Кидай в них стрелы ломкие свои.

Так долго время тратил я с тобой -

Мне надоело лезть на сук гнилой.

Попытка отказаться от любви ради Сенеки и Платона в чем-то (хотя у Уайета все предельно серьезно, и, если есть самоирония, то она относится к любви, а не к отказу от нее) предвосхищает сюжетные коллизии «Бесплодных усилий любви» Шекспира. Но, как и в будущей пьесе, отречься от любви не удается, и в последующих сонетах любовная тема появляется снова.

Уже в приведенных двух сонетах видны характерные особенности авторского стиля – например, склонность вставлять в сонет народные пословицы и поговорки («И ветер мне не удержать в сети», «Мне надоело лезть на сук гнилой»). Сонет 138 целиком построен как парафраз пословицы: «К тому, кто ждет, счастье придет»; в пятой строке, видимо, обыгрывается другая пословица: «Время и прилив никого не ждут». Этот сонет прекрасно иллюстрирует свойственные Уайету сознательные ритмические сбои и отступления от размера (не говоря уж о том, что выбранный размер – четырехстопный анапест – крайне нетипичен для сонета). В заключительном двустишии звучит раздражение, абсолютно немыслимое для Петрарки:

Я все жду, и все жду, и все время я жду,

По пословице жду я счастливых дней

И слышу слова я дамы своей:

«Меня не тревожь – и к тебе я приду».

Я все жду, и все жду, прилива я жду.

Я хочу, чтобы все решилось скорей.

И, как прежде, я жду, а тоска все сильней,

И ни горя, ни радости я не найду.

Увы! Но мое ожиданье

Подтверждает мне то, что все говорят:

Долгая смерть страшнее в сто крат,

Как и долгий отказ утолить желанье.

Лучше уж просто и ясно сказать,

Чем тянуть, заставляя меня ожидать.

Современник Уайета, Генри Говард, граф Серрей (1517 – 1547), хотя и считал себя его учеником, писал в совершенно другой манере и, кроме того, избрал иную форму сонета. Для него не составляла труда сквозная рифмовка – один из его сонетов (сонеты Серрея не имеют нумерации), варьирующий темы и образы Петрарки, весь построен на двух рифмах:

Пора, что нам цветение несет,

Холмы и долы зеленью убрала.

И в перьях новых соловей поет,

И горлица в ответ заворковала.

Весна пришла – вода вокруг течет.

Рогов оленьих на столбах немало.

И сбросить шкурку заяц в лес идет,

И рыба чешуею засверкала.

Змея из прежней кожи прочь ползет,

И ласточка за мошкарой помчала.

Пчела опять свой добывает мед.

Взошли цветы – зима уже устала.

И только я среди таких красот

Печален и тоска моя растет.

В подлиннике все рифмы – безукоризненно точные; эффектность заключительного двустишия, контрастирующего с описанием весенней природы, усиливается глаголом springes (растет), созвучным слову spring (весна).                          

Несмотря на такое виртуозное мастерство, Серрей отказывается от октавы и создает гораздо более гибкую схему сонета (4-4-2), которой впоследствии пользовался Шекспир и чье имя она получила. Сонеты Серрея по своему духу гораздо ближе Петрарке, чем сонеты Уайета. Они посвящены некой Джеральдине, в которой современники без труда опознали придворную даму Элизабет Фицджеральд.      

Легенда о любви Серрея к Джеральдине надолго пережила их обоих. Она отразилась в романе «Злополучный скиталец» (1594) Томаса Нэша, герой которого одно время являлся слугой графа Серрея.

Очень эмоционально звучит следующий сонет Серрея, навеянный 145-м сонетом Петрарки («И там, где никогда не тает снег…»):

В краю, где солнце опаляет травы

Иль растопить никак не может лед;

Где жар его -  умеренного нрава;

Где люд умен, печален или горд;

В обличьи низком иль в высоком сане;

В ночи бескрайней иль коротком дне;

В погоде ясной иль в густом тумане;

В расцвете юном или в седине;

В аду, иль на земле, иль в кущах рая;

В горах, в долине или в пенном море;

На воле, в рабстве, - где б ни обитал я;

Больным, здоровым, в славе иль в позоре:

Я – твой навек, и это лишь одно

Утешит, если счастья не дано.

Но эти сонеты слишком зависят от своих итальянских образцов. А вот перед нами – самый, пожалуй, известный сонет Серрея, приводимый во многих антологиях. В нем он говорит о происхождении Джеральдины (род Фицджеральдов происходил от флорентийской семьи Джеральди), описывает обстоятельства ее рождения и воспитания, упоминает места, связанные с их знакомством (поместье Хонсдон, где во второй половине 1530-х годов располагался малый двор; королевскую резиденцию в Хэмптоне). Называет он и превращенный в государственную тюрьму Виндзорский замок, где в момент написания сонета поэт находился под арестом по обвинению в государственной измене:          

Флоренция была твоим истоком,

О род тосканский госпожи моей!

И остров, что на западе далеком

У скал камбрийских, дал рожденье ей.

Ирландской грудью вскормлена была.

Отец был граф, а мать – принцесса крови.

И с малых лет в Британии росла,

Отведав пищи той, что двор готовит.

Ее мне первым Хонсдон представлял -

Прелестен был расцвет ее невинный.

И в Хэмптоне ее я возжелал,

И Виндзор скрыл меня от Джеральдины.

Красой и добродетелью славна -

Блажен, кому достанется она.

Такие строки вполне можно было посвятить родственнице или просто малознакомой женщине. Лишь наименование Джеральдины «моей госпожой» (mylady) и упоминание о том, что Серрей «возжелал» Джеральдину, дают понять, что речь идет о возлюбленной. Собственное отчаянное положение, возможность казни (и действительно, Серрей был казнен в возрасте 30 лет) – ничто не придает этому формально совершенному стихотворению эмоциональности. В последней строке нет не только трагизма, но и того драматизма, какой звучит, например, в знаменитой пушкинской строке: «Как дай вам Бог любимой быть другим». Видимо, правы те комментаторы, которые берут под сомнение искренность Серрея, считая, что Джеральдина была лишь поводом для условно-комплиментарных стихов.

Совершенно иначе, с плохо сдерживаемой яростью, звучит сонет, где Серрей отходит от любовной тематики, - сонет о Сарданапале. Имя царя не названо, но образованному читателю, конечно, не составляло труда понять, о ком именно идет речь, тем более что смерть Сарданапала подробно описывалась в поэме «Падение владык» поэта XV века Джона Лидгейта.  Так же очевиден был и реальный адресат Серрея – король Генрих VIII. Предполагают, что непосредственным поводом для написания сонета послужила казнь в 1542 году пятой жены короля Кэтрин Говард, приходившейся родственницей Генри Говарду Серрею, то есть сонет был написан еще до ареста. Конечно, между Генрихом и изнеженным, не способным ни к управлению государством, ни к войне ассирийским царем было очень мало общего – разве что повышенный интерес к женскому полу. Но, очевидно, Серрей, сам бывший военачальником, предполагал, что во время военных действий на территории Франции оторванный от привычной роскоши король покажет свою полководческую несостоятельность:

Царь ассирийский, что в дни мира жил,

Дух осквернив для низменного чувства,

В войну, не возгорясь отвагой, был

Разбит, не знавший ратного искусства.

Сменил он поцелуи на мечи,

На латы дамский поменял альков,

Пиры же – на солдатские харчи,

И шлем был тяжелей его венков.

И он, что имя мужа не стяжал,

Что в женственном купался наслажденье,

Что слабым был, от трудностей бежал,

Когда и честь утратил, и владенья, -

На троне горд, дрожащий пред пучиной, -

Убил себя, чтоб в чем-то быть мужчиной.

Этот сонет и выдержанная в совершенно ином ключе «Элегия в Виндзоре», где поэт вспоминает детские годы, проведенные в том самом Виндзорском замке, еще не бывшем тогда тюрьмой, показывают, какие мысли и чувства волновали Серрея сильнее, чем надуманная, вероятно, любовь к Джеральдине.

Если дать краткую сравнительную характеристику сонетов Уайета и Серрея, то можно сказать следующее: Серрею, безусловно, принадлежит большая заслуга с точки зрения развития поэтической формы, зато творчество Уайета выглядит более самобытным и индивидуальным.

2.  Развитие.

Казнь Серрея и опала Уайета помешали их стихам вовремя пробиться к широкой публике. Их стихи были впервые напечатаны вместе с произведениями некоторых других авторов только в 1557 году, в сборнике, обычно называемом тоттелевским по имени своего издателя Ричарда Тоттела. Однако развитие английского сонета продолжалось, и первое место в этот переходный период должно быть по праву отдано Джорджу Гаскойну (1539 – 1577).

Выходец из обедневшего знатного рода, получивший университетское образование в Кембридже и изучавший право в Грей-Инне, Гаскойн не добился успеха на поприще придворного и юриста, зато наделал долгов, был объявлен банкротом и после нескольких судебных процессов отправился в Нидерланды воевать против Испании. Это не поправило его финансового положения и, вернувшись в 1572 году в Англию, он становится профессиональным литератором.

В первую очередь Гаскойн был известен как драматург, автор первой английской прозаической комедии «Предположения» ( Supposes, 1573). Однако писал он и стихи, в том же 1573 году выпустив (а спустя два года переиздал) сборник «Сто солнечных цветов», куда вошли и 30 сонетов. Это – единственный елизаветинский сборник, где каждое стихотворение подписано латинским девизом (posy).

В своих сонетах Гаскойн, естественно, не избежал любовной тематики, но решает он ее не в духе искусственного петраркизма Серрея, а ближе к Уайету с его упреками в отношении возлюбленной. Стихотворение «Из-за чего он не поднимает на нее глаз» продолжает уайетовскую тему отречения от любви:

Не удивляйся. Ты находишь странным,

Что отхожу я, вниз челом склонясь,

Что вновь и вновь, в восторге несказанном

На светлый лик не поднимаю глаз.

Но мышь, что избежала мышеловки,

Приманку стороною обойдет.

Она проявит чудеса сноровки

И корм любой с сомнением возьмет.

И мотылек, лишь чудом не спаленный,

Уже не станет виться у огня.

Так я, игрой желанья раздразненный,

Узнал теперь, что плохо для меня.

И потому взор долу опускаю,

В твоих глазах беду свою читая.

Программным является венок сонетов, посвященный придворной жизни. В те времена еще не писали привычных нам венков из 15 сонетов. Венок состоял из нескольких сонетов (в данном случае семи); последняя строка каждого повторялась (иногда слегка изменяясь) в первой строке следующего. Венок сонетов Гаскойна автобиографичен и рассказывает о его собственном неудачном опыте при дворе. Наиболее емко идеи венка выражены в третьем из семи сонетов:

Все будет слишком мало для купца,

Но мужество мое превысит долг.

Отчет тот просмотревши до конца,

Я подведу делам своим итог.

И ясным взором оглянусь теперь

Туда, где бьет родник моих течений,

И я сравню число моих потерь

С количеством моих приобретений.

Свинцовой глыбой тяготят затраты

Мне кошелек, что валится из рук,

Тогда как легковесные награды

Летают, словно перья на ветру.

Сравнив все это, бросить двор я рад:

Успехи не окупят всех затрат.

И творчество Гаскойна, и творчество других его современников показывает, тем не менее, что сонеты уже не играли в английской поэзии той роли, какую играли в эпоху Уайета и Серрея. Однако нового взлета ждать оставалось недолго.

3.  Расцвет.

Примерно в начале 80-х годов Филип Сидни (1554 – 1586) пишет свой знаменитый цикл «Астрофил и Стелла», посвященный Пенелопе Рич, в девичестве – Девере, сестре графа Эссекса. Литературные дарования Филипа Сидни были разнообразны: помимо этого цикла, к числу его наиболее известных произведений принадлежат пасторальный роман «Аркадия», откуда Шекспир заимствовал одну из сюжетных линий «Короля Лира», а также трактат «Защита поэзии». К сожалению, жизнь Сидни оборвалась очень рано: он был смертельно ранен в Нидерландах, в стычке с испанцами.

В 1591 году появилось первое, пиратское издание «Астрофила и Стеллы» (ранее известного лишь в списках), куда, помимо стихов Сидни вошли стихи и других авторов - в частности 27 сонетов из цикла «Делия» Сэмюэла Дэниэла (1562 – 1619), посвященного сестре и литературной соратнице Сидни графине Мэри Пембрук. Через год Дэниэл выпускает аутентичное издание «Делии», тогда же появляется в печати цикл «Диана» Генри Констебла (1562 – 1613), через два года переизданный и увеличенный по объему более чем в три раза. В 1593 году выходит сборник Джайлса Флетчера-старшего (1549 – 1611) «Лиция, или Стихи Любви». Примерно в эти годы, видимо, сочиняет свои первые сонеты и Шекспир. Английскую литературу охватывает настоящая сонетная лихорадка. Почти беспрерывно появляются сборники сонетов, озаглавленные каким-либо экзотическим женским именем. 

Было бы ошибкой считать все эти сборники подражательными и не представляющими ценности. В них можно найти настоящие шедевры. Вот, к примеру, сборник Бартоломью Гриффина «Фидесса, более целомудренная, нежели добрая» (1596). О самом авторе известно очень немного – неизвестен даже год рождения, дата смерти (1602) дается в современных справочниках со знаком вопроса. Наиболее примечателен Гриффин тем, что  его сонет из сборника «Фидесса» вошло в пиратский сборник «Страстный пилигрим» (1599), выпущенный под именем Шекспира. Именно он, до сих пор печатающийся в собраниях сочинений Шекспира, а также еще один и остались в веках.

Сонет, о котором идет речь, в контексте сборника воспринимается как стихотворение о несчастной любви. Но, прочитанный отдельно, он может толковаться гораздо шире. Очень многое – и построение на одном дыхании, и итоговый вывод (необходимость жить, несмотря ни на что) сближает его с 66-ым сонетом Шекспира – хотя Гриффин, в отличие от Шекспира, говорит только о себе и не делает никаких специальных обобщений:

Сравни меня с безумным тем юнцом,

Кто захотел поспорить с небесами,

С ребенком, кто балуется огнем,

И с мотыльком, бросающимся в пламя;

С Леандром, кто, в волнах теряя силы,

Не смог уже до берега доплыть,

С больным, кто чахнет на краю могилы,

И с пленником, кто просит пощадить;

С оленем, кто кричит, зайдясь от боли,

О жизни, что была так хороша,

И с кабаном, доставленным на бойню,

Чтоб умереть, не чувствуя ножа.

Ни с кем из них нельзя меня сравнить -

Им смерть дана, а мне придется жить.

Начинается уникальное двадцатилетие в истории английской литературы – и драматургии, и поэзии. Именно на эти двадцать лет приходится и творчество Шекспира. Золотым веком могут считаться эти две декады и в истории английского сонета – от первой печатной публикации «Астрофила и Стеллы» до первой печатной публикации «Сонетов» Шекспира. Венчает золотой век написание в 1609 – 1611 годах Джоном Донном (1572 – 1631) подавляющего большинства его «Священных сонетов» (замечу, что в конце 1611 года была впервые поставлена «Буря» - «поэтическое завещание» Шекспира).             

Сонеты (и шире – все литературное наследие этих лет) можно, не забывая, разумеется, о персоналиях, рассматривать как единое целое, где все части связаны между собой. Интересно, поэтому, проследить, как разрабатывалась та или иная тема сразу многими поэтами. Естественно, все в рамках одной статьи охватить невозможно. Естественно и то, что в центре внимания окажутся сонеты Шекспира. Тот факт, что именно Шекспир являлся основной фигурой своей литературной эпохи, оспаривать не приходится.

Но вернемся для начала к циклу Сидни «Астрофил и Стелла». Он состоит из 108 сонетов и 11 песен. В сонетах Сидни возвращается к октаве и к схеме 8-4-2 (а нередко и 8-3-3).

Имя Стелла по-итальянски означает «звезда» (здесь, возможно, сказалось влияние Данте и знаменитой последней строки всех трех книг «Божественной комедии»: «Любовь, что движет солнце и звезды»), Астрофил по-гречески значит