…le="text-align: justify;">- А вы не такой, как все, - сказала Екатерина Сергеевна, отвернулась и поплыла по улице в сторону дома.

Отец Аполлинарий посмотрел ей в след, и было видно, как её длинное платье едва не цепляло мостовую, и как стальной наконечник на  тряпочном зонтике долго сиял на солнце.

«И почему я не встретил её раньше?» - подумал отец Аполлинарий и зашел в храм.

 

                                               6

 

Наступило Христово Рождество. Ночью в натопленной церкви Малого Вознесения было очень тесно и душно. Пахло ёлками, воском. Трещали свечи. Отец Аполлинарий, спрятавшись в правом пределе за ширмой, проводил исповедь. К нему в рождественскую ночь смиренно тянулись вперемешку исповедники различных сословий и званий: тут были и бабы с детьми, и чиновники, и торговцы с рядов, и знатные дамы, старухи. С хоров доносились праздничные антифоны, был слышен могучий бас протодиакона, повизгивающие возгласы отца настоятеля. На Рождество, как правило, исповедь шла быстрее, чем обычно, так как всем к концу обедни  надобно было успеть причаститься. Отец Аполлинарий по скору исповедовал, благословлял и ждал, когда новый человек предстанет пред ним. И новый человек предстал. Запахло дорогими духами. За ширму, шурша широкополым платьем, зашла жена надворного советника Екатерина Сергеевна. Отец Аполлинарий от удивления сделал большие глаза и замер.

- Ваше преподобие, я хочу исповедоваться, - сказала она взволнованным голосом. Помогите мне.

- Начинайте, прошу вас, - сказал отец Аполлинарий, проглатывая слюну.

- Понимаете, батюшка, только прошу вас – поймите меня правильно. Мне совершенно не с кем поговорить и спросить совета. Как быть? Я давно собиралась прийти к вам… Одним словом, я полюбила другого человека. И это, наверное, безнравственно? Я запуталась. Мне нужен совет. Рушатся семейные основы. 

У отца Аполлинария в этот момент заколотилось сердце и потемнело в глазах. Чего-чего, но такого он не мог себе и представить.

«Вот тебе на… Если она влюбилась в меня, что я буду с ней делать?» - подумал он.

- Но у вас же любимый муж…

- Я уважаю своего мужа, но то чувство, которое недавно посетило меня, сильнее меня. Я люблю другого. И что делать с этим, я не знаю, - сказала она и всплакнула.

- А тот, кого вы любите, знает об этом?

- Я думаю, догадывается. Я с ним пока лишь флиртую.

- И кто же это? - не удержавшись, спросил отец Аполлинарий.

- Это не столь важно… Гм… Хорошо я скажу вам, раз начала. Вы его хорошо знаете… Это Станислав Адамович, доктор Зеркальский.

Отец Аполлинарий глубоко выдохнул и тихо произнес:

- И как случилось, что вы полюбили его?

Она немного помолчала и продолжила:

- Ну, что же мне теперь делать?

- Ничего. Просто вы перегрелись у семейного очага. Вот, собственно, и всё.

- Что это значит, отец Аполлинарий? – недоумевая, спросила она.

- Я когда-то давно, от юности моея, прислуживал в Храме Христа. И к нам в алтарь всё время рвался один бойкий юноша, но настоятель им почему-то пренебрегал. Он часто после службы, когда я жёг записки и прочий церковный сор, подходил ко мне на улице и говорил, что мечтает поступить в семинарию и быть священником. И вот как-то, в очередной раз, сей юноша признался мне, что за счастье почитает быть не прислужником, а хотя бы  просто уборщиком алтаря. Его со временем, конечно же, взяли на полных правах к нам. И он поступил в семинарию, стал священником. А послужив лет пять, стал забывать свои смиренные слова, которые тогда говорил мне. Он нынче не священник, мир прельстил его, но я до сих пор помню…

- Это всё весьма и весьма поучительно, но ни в коем разе не отражает моей беды. Жаль, что вы не смогли понять меня, - сказала Екатерина Сергеевна, вытирая платком глаза.

 – Я так надеялась, что вы, священник, сможете мне помочь... К сожалению или к счастью, но вы никогда не поймёте меня.

Вдруг неожиданно за ширму заглянул в нарядном белом стихаре отец протодиакон и так, чтобы не заметила Екатерина Сергеевна, знаками стал показывать отцу Аполлинарию исповедовать быстрее.

После Екатерины Сергеевны подошел к аналою свёкор Андрей Андреевич. Старик был приветлив и весел, сообщил, что в воскресенье у него именины, будут самые близкие – родственники и друзья. И настоятельно просил быть у него на званом обеде. Константин Андреевич на исповедь подойти не соизволил. Надворный советник лишь издали поздоровался кивком головы и был таков.

На наступивших святках отец Аполлинарий не мог найти себе места. Все кругом веселились, разговлялись, славили Христа, но он был как в чаду – мрачный и молчаливый. Мысли о Екатерине Сергеевне не покидали его ни на миг. Матушка, увидев перемену в муже, стала допытываться о случившемся.

Отец Аполлинарий же в ответ говорил, что не здоров, ссылался на усталость и на прошедший пост.

 

 

                                      7

 

Тем временем подоспел воскресный день. После службы, закончив все дела в храме, отец Аполлинарий почистил щёткой рясу, надел отцовский серебряный крест и направился к Ивиным.

На улице шёл мокрый снег, то и дело снежинки разбивались о лицо и, тая, попадали в уста. В сапогах было мерзко и сыро, как и на душе. «Ну и декабрь!» - думал он, перешагивая через запорошенные снегом лужи.

Правой рукой отец Аполлинарий сжимал небольшой бумажный сверток, подарок Андрею Андреевичу. Намокшая пожелтевшая бумага прятала новенькую иконку святого Андрея Первозванного, приобретенную накануне в местной церковной лавке. Отец Аполлинарий, хлюпая по похожему на желе снегу, шёл и всю дорогу хотел вернуться назад.

Подойдя к крыльцу, отец Аполинарий постоял с минуту в раздумье и позвонил в колокольчик.

- Вас давно ждут, - сказал лакей Тимофей, плотно закрывая за священником дверь.

Отец Аполлинарий в коридоре отряхнул от воды зимнюю рясу, посмотрелся в зеркало и замер. Долетающие звуки играющей музыки заставили его содрогнуться.

 

 

                   «Ах! Да пускай свет осуждает.

                           Ну! Да пускай клянёт молва!

                  Кто раз любил, тот понимает.

                  И не осудит никогда!»

 

 

«Это про меня», - подумал он и оглянулся на входную дверь.

- Кто это поёт? – шепотом спросил отец Аполлинарий у лакея.

- Анастасия Вяльцева.

- Вяльцева! Она здесь?

- Никак нет-с. Это – граммофон, ваше преподобие. Подарок его высокоблагородия Константина Андреевича, - приветливо улыбаясь, ответил Тимофей.

За роскошно накрытыми столами сидели довольные и счастливые родственники и коллеги именинника. Гости с восхищенными лицами слушали пластинку, которую крутил небольшой граммофон и мило улыбались.

Андрей Андреевич, увидев отца Аполлинария, вскочил и принялся обнимать долгожданного гостя. Посадив священника рядом с собой, он под звуки играющей музыки сам стал накладывать ему в тарелку аппетитные куски заливного поросёнка, сыры, ароматные паштеты и  наполнять бокал вином.

Отец Аполлинарий бегло окинул взглядом незнакомых ему людей. Рядом с доктором Зеркальским сидел седой по виду чиновник в отставке, какой-то солидный, приятный господин. Подле Константина Андреевича в дорогом модном сюртуке, с золотыми часами на правом запястье красовался зажиточный буржуа с чёрными, закрученными кверху,  блестящими усами. Возле него находилась полная дама, по-видимому, его жена, походившая на гусыню.

Когда граммофон замолк, Андрей Андреевич встал, посмотрел на отца Аполлинария и громко произнес:

- Господа, позвольте, я познакомлю вас с другом нашей семьи!       

В этот день выбор гостей пал на шампанское и вина. Правда,  Зеркальский, пододвинув к себе ближе бутылку шустовского коньяка, предпочёл более крепкое питие, выдав каламбур, что от вина всегда кружится голова. Заговорили о театре, французской моде. Отец Аполлинарий, немного поддержав беседу, принялся медленно намазывать паштет на хлеб, при этом, не отводя взгляда от Екатерины Сергеевны. Вдруг он почувствовал, как плоскость ножа с паштетом коснулась его пальцев.

Время за застольем пролетело быстро. Когда подали чай, отец Аполлинарий уже не обращал внимания на смех и разговоры. Окунувшись в приятное состояние созерцания Екатерины Сергеевны, отец Аполлинарий, словно восхищаясь прекрасной картиной, уже не мог отвечать на вопросы. Он больше отмалчивался, в знак согласия иногда кивал головой или кривил рот, пожимая плечами.

Случилось так, что после чая Андрей Андреевич направился к себе в кабинет разыскивать последний номер «Московского листка», чтобы прочесть вслух гостям, как он изволил выразиться, заманчивую статью.

Пользуясь моментом, захмелевший Зеркальский посмотрел на отца Аполлинария, ехидно улыбнулся и произнес:

- Подумать только, насколько же хорошо быть церковнослужителем!

Все гости в знак согласия одобрительно закивали.

- Это потрясающе, какая экономия, - продолжил он. Такая солидная экономия на штанах. Можно расхаживать без штанов круглый год! Это потрясающе!

Под одинокий громкий смех доктора, покрасневший отец Аполлинарий  встал, и, опустив голову, вышел из залы.                                        

 

 

                                               8

 

Отец Аполлинарий пришел домой в десятом часу. Матушка и дети уже спали. Священник, не дочитав вечернее правило, затушил керосиновую лампу, разделся и лег в кровать. Спать он не мог, в голове играл граммофон, слышался звон бокалов, смех гостей. Он закрыл глаза и почувствовал, как по его щеке тихо спустилась холодная слеза. «Что же делать»? – спрашивал он себя и чувствовал уже бегущие ручьи по лицу.

Ранним утром отец Аполлинарий приехал в Новоспасский монастырь к своему духовному отцу за советом. Духовник, старый опытный монах, внимательно выслушал отца Аполлинария и в конце беседы спросил:

- Ты не позабыл ещё английский?

- Нет, - удивленно ответил отец Аполлинарий.

- А ты сможешь больше не появляться в этом доме?

- Не знаю…

- Гм… Да, тогда дело плохо, - сказал духовник и обнял своё духовное чадо.

Через неделю отца Аполлинария вызвали к правящему архиерею. Перед тем как попасть к владыке в кабинет, пришлось несколько часов  томиться в душной приемной. За это время отец Аполлинарий так измучился, так извёл себя. Какие только мысленные карусели не кружились в его голове. Наконец, подошла очередь отца Аполлинария, дверь открылась, и его пригласили в кабинет.

Пожилой архипастырь с ясными добрыми глазами сидел за письменным столом и писал.

- Благословите владыка, - сказал отец Аполлинарий и протянул вперёд перекрещенные ладони.

Архипастырь издали благословил священника.

- Садитесь, батюшка, - сказал он.

Отец Аполлинарий присел на мягкое кресло.

- Как служится, батюшка, какое настроение? - спросил архипастырь.

- Хорошо всё, слава Богу!

- Ладно, не буду тебя терзать, сынок, скажу сразу. А то ты весь дрожишь.

Через месяц синод будет рассматривать твою кандидатуру ехать в миссию за границу. В Канаду. Там недавно открылась епархия. Мы хотим направить тебя. Говори прямо! Поедешь?!

- Да, поеду. Как благословите, владыка, - сказал отец Аполлинарий и еще больше задрожал.

- Как благословите. Хе-хе… Молодец! Примерно через месяц зайдешь к нам. Получишь точные инструкции. Отъезд состоится в конце мая. Да хранит тебя Божия Матерь.

Отец Аполлинарий повеселел и ожил. Поехать в миссию, да еще и за границу было так ново и интересно. Время летело быстро. К Ивиным он больше не приходил. Служил в своём храме, совершал требы.

Святейший Синод, сам обер-прокурор Победоносцев утвердил  кандидатуру отца Аполлинария отправиться в Алеутскую епархию. На пятой неделе Великого поста его в очередной раз вызвали к архиерею, выдали  документы и немного денег.

Высокий, сухой архимандрит, работник канцелярии, покачивая тонкими пальцами пресс-папье, пристально посмотрев на довольного отца Аполлинария, строго сказал:

- Смотри, дорога дальняя, деньгами не сори. Этого хватит только до Германии. Поездом доедешь до Риги, далее пароходом до Гамбурга. Не вздумай обменивать рубли на марки в порту, только в городе!

Архимандрит вдруг встал из-за стола и, мерно постукивая каблуками по блестящему паркету, принялся расхаживать по кабинету.

- Да, - сказал он. Самое главное – в Гамбурге ты должен оказаться не позднее пятого июня. Пароход в Нью-Йорк уходит седьмого числа. Можешь идти, надеюсь, что ты всё правильно понял.

Отец Аполлинарий в ответ улыбнулся и протянул руку.

 

                                               9

 

 

Конечно, отец Аполлинарий не смог забыть Екатерину Сергеевну и часто вспоминал её улыбку, тёмные глаза, голос. Он не ходил к ним домой. Но после службы, бывало, он прогуливался у их дома, и издали, спрятавшись за стволы кленов, поглядывал на входную дверь, окна. Когда дверь открывалась, он полностью скрывался за массивным стволом, и у него билось сердце.

В Великую субботу накануне Пасхи отец Аполлинарий во дворе храма освящал куличи. Собиралась толпа. На улице стояли заставленные столы с куличами, разноцветными пасхальными яйцами и прочей снедью.

Приятно припекало солнце; расселись прилетевшие галки на кованом заборчике, наблюдая за растянувшейся на подсохшей земле рыжей кошкой. Пахло весной, веяло счастьем.

Отец Аполлинарий, взяв чашу с водой и кропило, вышел из храма окроплять куличи. Он пел тропарь, размахивал кропилом, отражая свои чистые улыбающиеся глаза в золотистой чаше. Когда первая партия куличей была освящена, он развернулся, и хотел было зайти в церковь, как увидел маленький куличек в красивых знакомых бледных руках. Это была она!  

- Здравствуйте, отче, я, наверное, не успела…

- Ну, почему же, вскоре я начну вновь…

- Можно с вами поговорить? - спросила Екатерина Сергеевна.

- Слушаю вас, - дрожащим голосом сказал он.

- Во-первых, я хочу извиниться за нетрезвый поступок доктора. Помните тогда, на именинах Андрея Андреевича.

- Ах, это? С кем не бывает. Я уже об этом забыл. А вы здесь вообще не причём.

  - Ну, так вот, вы оказались правы, я страдаю и мучаюсь. Не могу забыть любимого человека, - сказала она, и упавшая слеза, как капля святой воды, окропила маленький кулич.

- Будет вам, не надо. Всё переменится.

- Доктор больше не ходит к нам. Андрей Андреевич, ещё зимой, повздорил с ним и устроил скандал. Сама я не решаюсь тревожить семейного человека. Простите моё слабодушие, что отвлекаю вас в такой день. Это мучение, а не любовь…

- Екатерина Сергеевна, я не хотел вам это говорить, но вижу, что это будет невозможно. Мы с вами друзья по несчастью, - сказал он и замолчал.

- Простите, но я не понимаю вас…

- А что тут понимать, просто я вас люблю больше жизни. Вот, собственно, и всё.

Екатерина Сергеевна опустила голову и молчала.

- Мне очень тяжело без вашего общества. И я также мучаюсь и страдаю, как и вы, но только скрываю свои чувства. Не подумайте, что я манкирую. Я  люблю вас! А самое страшное, что в первых числах июня я уезжаю в Канаду. И, как мне кажется, надолго, а, может быть, и навсегда.

- Навсегда! - сказала Екатерина Сергеевна и прижала куличик к сердцу.

- Да, когда вам будет тяжело, вы просто вспоминайте меня. Я буду очень далеко, но всё равно буду любить, молиться и страдать вместе с вами.

Екатерина Сергеевна подняла голову и посмотрела на отца Аполлинария. Их взгляды, словно застыли в вечности, и со стороны казалось, что они любуются своим отражением друг в друге. Это была воистину  красивая сцена.

Седьмого июня комфортабельный пароход «Blücher» судоходной компании «Hamburg-America Line» уносил отца Аполлинария и его семью в далёкий Нью-Йорк. Это был первый рейс огромного, похожего на плывущий дворец, корабля. Поднимающийся солнечный шар, тёмно-синий океан и новая жизнь звали отца Аполлинария развевать знамя Христова уже на американском материке.

В доме Ивиных первое время часто вспоминали отца Аполлинария, говоря, что он дал серьёзную промашку, уехав с семьей так далеко, на чужбину. Вскоре Ивины о нём забыли и зажили своей привычной тягучей жизнью, и если бы не письмо, полученное в конце августа, в большом иностранном конверте, адресованное Екатерине Сергеевне, на котором красовалась марка с красным кленовым листком, то об отце Аполлинарии не стоило бы и упоминать.

Рано утром лакей Тимофей, приняв от почтальона письмо,      доставил его лично в руки Константина Андреевича, а тот спокойно положил конверт на прикроватный столик подле спящей супруги и ушёл на службу в новеньком мундире коллежского советника.

Екатерина Сергеевна проснувшись, вскрыла конверт и прочитала письмо. Отец Аполлинарий поздравлял её с прошедшим днём рождения, желал здоровья и семейного счастья и кланялся всем родственникам.

Екатерина Сергеевна еще раз быстро пробежала глазами короткое письмо, о чем-то задумалась, потом со столика потянула за шелковый шнурок ридикюль, достала оттуда потрепанную фотографическую карточку  Зеркальского, поцеловала изображение и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала.

 04.09. 2012.

* - представление окончено