АМЕТ-ХАН СУЛТАН
Аметка – так называли дважды Героя
Советского союза Амет-хана Султана
его друзья, испытатели самолётов.
Амет-хан и Султан,
Амет-хан и Аметка,
насбивавший врагов
хладнокровно и метко,
ты согласно ль прописке,
без боли и грусти,
проживаешь в своём
впечатляющем бюсте?
Или, может, на взлёте
двузвёздно- крылатом,
утвердил себя в бронзе
самозахватом?
Что с семьёй?
Хорошо ли в Москве обустроена?
Так, как должно ль семье
знаменитого воина?
Вспоминаешь ли время,
когда оказался не нужен,
Когда водка
нужнее бывала чем ужин,
И когда твои Звёзды
геройского звания
превращались в ничто,
меж бутылок
пропаще позванивая?
Ты почти что был сбит.
Ты упал бы, товарищ,
в том разгуле обид
и похмельных пожарищ,
если б не был спасён
(так спасаться и мне бы)
братством рук и имён,
упоённостью в небе.
Амет-хан и Султан,
Амет-хан и Аметка,
расцветает в Алупке
шиповника ветка.
Гаснет злость
в налетающем
северном ветре,
прикоснувшемся
к женственным соснам
Ай-Петри.
Опускаются кручи
всё круче,
террасой.
Озабочены люди
трудом и сберкассой.
Но над всей над земной,
над живой
и безжизненной массой
прошивается синь
реактивной
космической трассой,
чтобы каждой своей
бронзобюстовой клеткой
ты взлетал, становясь
Амет-ханом,
Аметкой!
ВАРИАЦИЯ НА ЭКОЛОГИЧЕСКУЮ ТЕМУ
Издалека из родника
Течёт прохладная река,
Минуя все преграды.
Будь в ней вода не так горька,
Слыла б отрадною река.
Но нет в реке отрады.
Как враг в ней плавает навоз.
А чей навоз – к чему вопрос?
Вестимо, не мышиный.
Заразой, признаком беды
Въезжают в глубь речной воды
Жлобы, чтоб мыть машины.
Чумой в реку, куда ни глянь,
Сливают муть, швыряют дрянь
Без всяких разрешений.
И толку нету в очистных,
Давно уж немощью больных
Старух-сооружений.
К реке приходит прокурор.
И каждый раз кричит: «Позор!
Река почти параша!»
И пальцем яростно тряся,
Он заклинает всех: «Низя!
Ну где же совесть ваша?»
Порой к реке, как крот на свет,
Идёт с приветом райсовет.
Река, конечно, рада.
Ведь райсоветчики-друзья,
Гуртом грозя, кричат: «Низя!
Товарищи, не надо!»
Но чаще всех, нуждой влеком,
Природохран, что всем знаком,
К родной реке шагает.
Он чует всё как умный пёс,
И он, расстроенный до слёз,
Виновников ругает.
Ему бы грохнуть кулаком,
Вдобавок топнуть каблуком –
Мол, кайтесь, ниц простёрты!
Да только что-то кулаки
Хоть велики, а всё ж легки.
И каблуки постёрты.
Неси, река, свою беду,
Взывая к Богу на ходу.
Проси не дать пропáсти.
Не то повыздыхаешь вся,
Годами слушая «Низя!»
Из уст районной власти.
ПАМЯТИ АКАДЕМИКА САХАРОВА
Вы, с лицом неумелого мага,
С неумелостью трусить и врать,
У порога грядущего блага
Как осмелились умирать?
Как же Вы так внезапно посмели,
Предназначенный правде служить,
На подходе к невиданной цели
Взять и руки сложить, -
Эти руки, без жестов и блеска,
Эти руки, что столько могли,
Поднимаясь нелепо, но веско
Над трибунами всей Земли.
На миру – не в лубянском подвале –
Вам здоровье вконец надорвали
Те, кто ссылку с жандармским обыском,
Оформляя, назвали отпуском.
Добивали Вас в Горьком темницей,
Призывая остепениться.
Добивали присмотром в подъезде
И клеймением на партсъезде.
Но больней всего, тем не менее,
Добивало страны смирение…
Ваше сердце не бьётся затравленно.
Ваше сердце покоем оправлено –
Сердце мастера всенародного,
Водородного, благородного.
Хороша ли Земля, плоха ли –
Вы на ней своё отпахали,
Негодяйству не ставши сахаром,
Дорогой академик Сахаров.
Вяжет времечко свежие веники.
У истории новые роды.
Будут, будут у нас академики –
Вашей, сахаровской породы.
СОСЕДКА
( серенада холостяка )
Как весной сирени ветка
Расцвела моя соседка.
И пригожа и румяна –
Ни малейшего изъяна.
Не весна повинна в этом.
Расцветала бабьим летом.
Расцвела – и так уж сталось,
Что влюбился я под старость.
Ох соседка, ох соседка,
Почему заходишь редко?
Ты милее всех и слаще.
Заходи ко мне почаще.
Я всю жизнь искал принцессу,
Чтоб сойтись по интересу.
Выяснял насчёт горошин.
И как принц был осторожен.
А теперь, жильё имущий,
И курящий я и пьющий,
Забывающий побриться,
Не тяну уже на принца.
Ох соседка, ох соседка,
Дорогая однолетка,
Ты милее всех и слаще.
Приходи ко мне почаще.
Я годами запорошен.
Нет мне дела до горошин.
Не мечусь, узнав из прессы
О прибытии принцессы.
И бываю пьяным редко.
И курю не слишком рьяно.
Потому что есть соседка –
И пригожа и румяна. ИГРА
И в этот раз со всех сторон
Ты, как всегда, права.
И рвёт усталый телефон
Ненужные слова.
И остывают провода.
И замер шнур витой.
И тишина, как правота,
Терзает немотой.
Но я опять играть готов
В нелепую игру,
Где много видится ходов –
И каждый не к добру.
И мне игра не надоест
Предчувствием беды,
Где перст судьбы поставит крест
На все мои ходы.
Тот день придёт, с другими схож,
Где ты, замедлив шаг,
С пути свернёшь. И прочь уйдёшь.
И это будет шах.
А я в несчастнейшем году,
Забыв твой аромат,
Не так пойду. И пропаду.
И это будет мат. МОНОЛОГ КРЫМСКОТАТАРСКОГО ХУДОЖНИКА,
РИСУЮЩЕГО СТАРЫЕ ДОМА.
/ Рамизу Нетовкину/
Мой зритель, мой отзывчивый судья,
Побудь в тиши с молчащими домами,
Где предки, возвратясь из забытья,
Молитвы шепчут скорбными губами.
Коснись душой бесправья долгих лет.
Проснись в ночи, клеймённой страшным годом,
Когда, не в силах двинуться вослед,
Дома прощались с изгнанным народом.
Вглядись в дома – в них слёзы поздних встреч.
Их долгий век и жалостен и хлипок.
В них, чуть слышна, звучит родная речь,
И чуть слышны напевы старых скрипок.
Я прикасался бережно пером,
Черты домов рисуя чёрной тушью,
Чтоб узнаваньем кто-нибудь потом
Был потрясён и схвачен как удушьем.
От мук людских сходившие с ума,
Глядящие беспомощно и ждуще,
Да будут жить священные дома
В твоей душе, мой зритель всемогущий. * * *
Однажды ребёнка я очень обидел.
И позже чем надо обиду увидел.
Он плакал.
Он что-то пытался сказать мне с трудом,
Беспомощно тратя пронзительность жеста.
И детское горе хлестнуло стыдом,
Таким, что не мог я найти себе места.
Казалось, с ним плакала вместе планета.
Казалось, не будет прощенья за это.
Он плакал.
Припал я к нему в бессловесной мольбе.
И в детское сердце вошли мои муки.
И бедный ребёнок, забыв о себе,
О горе забыв, протянул свои руки
В порыве прощенья, в порыве участья –
И был этот миг озарением счастья.
СТАРУХА
Н. Запорожцу
Нигде не добившись реакции,
Она появилась в редакции.
Села, от старости бежевая,
Палочкой тело поддерживая.
Был взгляд у неё ожидающим.
Убогий наряд – истлевающим.
Стала, сбиваясь, рассказывать,
Грамоты стала показывать.
Её, за грехи её бывшие,
Терзают стропила прогнившие.
Хиреют они и рушатся.
Просьбы в пространстве кружатся.
Рассказ обрывался измученно.
А руки то двигались скрюченно,
То на столе дрожали,
Где грамоты сплошь лежали.
Лежали Почётные грамоты,
Как будто какие-то срáмоты,
В щемящей своей показухе
Краснея Лениным лаково…
Как плачут одни старухи,
Старуха беззвучно плакала.
Редактор этой редакции
Считался не толстокожим.
В качестве первой реакции
Пообещал: '' Поможем ''.
Он верил: среди разрухи.
Которая наступила,
Сыщутся для старухи
Выстраданные стропила.
Надо бы только тиснуть
В номер про эту боль.
Да над статьёй зависнуть,
Взяв её на контроль.
Надо бы только босса,
Не принимавшего мер,
Пошевелить запросом:
Что ж Вы, мол, сукин сэр?
Редактор встречу итожа,
Поднялся из-за стола.
В небе – Господи Боже! –
Звякнули колокола.
Земля воссияла храмами.
И вера, дух веселя,
Со стола убирала грамоты –
Неоплаченные векселя.
|
БАЛЛАДА О ЧУЖИХ КРЫЛЬЯХ
С небес обугленных и рваных,
Где мрак предутренний поблек,
В ожогах молний небывалых
Упал крылатый человек.
Лежало тело бездыханно.
А рядом, кончив все дела,
Светлели в сумраке туманно
Два отделившихся крыла.
Едва рассвет восплыл над миром
И над крылатым мертвецом –
Прошёл алкаш случайный мимо
С сверхозабоченным лицом.
Он жаждой утренней томился.
Тряслась рука, дрожала прядь.
И всё же он остановился
И крылья начал примерять.
Но алкогольными делами
Давно крылатости лишён,
В соседстве с мощными крылами
Он был и жалок и смешон.
И что-то горькое, как милость,
И что-то светлое, как свет,
Ему, опухшему, явилось
Из позабытых юных лет.
Он, словно путник у развилки,
Стоял потерянно и зло,
Пока видение бутылки
В дальнейший путь не повлекло.
Пришёл второй – вальяжный, трезвый.
Натурой жаден и хитёр.
Он два крыла приладил резво
И над собою распростёр.
И оставалась только малость,
Чтобы взлететь, верша итог.
Но равновесье не давалось
Размаху рук, движенью ног.
Ему впервые выпал случай,
Где сбой давали без конца
И нюх его отменно сучий,
И хватка тихого дельца.
Он взмок, попытками измучен,
Пигмей крылатой беготни.
Момент ухода был озвучен
Плевком с добавкою ругни.
Ну а когда потоки солнца
Заполонили целый свет,
С лицом аскета-многоборца
Пришёл непризнанный поэт.
Служил он истово сатире.
И не желал судьбы иной,
Живя в обшарпанной квартире
С давно издёрганной женой.
К тому ж поэт упорно верил,
Во что не верил уж никто.
И вот он в крылья взор свой вперил,
И снял потёртое пальто.
И был разбег сквозь холод морга,
Сквозь страх, что бездною зиял.
И он взлетел. И крик восторга
В просторе неба воссиял.
Живя земной безвестной тлёю.
Теперь, в поддержке сильных крыл,
О как летел он над землёю!
О как уверенно парил!
И небо солнечно глядело,
Щадя поэта торжество,
Щадя, поскольку в том и дело,
Что крылья были – не его.
КАРА–ДАГ
Когда я слышу слово «Кара-Даг»,
Когда случайно слышу это слово,
Меня печаль охватывает снова,
Я забываю о прекрасных городах,
Когда случайно слышу это слово.
Тревожа как сознание вины,
Мне прошлое является без спроса.
В нём лунный свет над сумраком утёса
И плеск волны у кромки тишины –
В том прошлом, что является без спроса.
И горькое приходит торжество
Причастности и к слову и к печали.
И вновь живёт, как в призрачном начале,
Двух наших душ забытое родство,
Причастное и к слову и к печали.
Зову тогда тебя из пустоты
Всей горечью утраченного блага.
В безмолвии ночного Кара-Дага
Преследуют меня твои черты
Всей горечью утраченного блага.
Когда я слышу слово «Кара-Даг»,
Когда я только слышу это слово,
Меня печаль охватывает снова,
Я забываю о прекрасных городах,
Когда случайно слышу это слово.
МОНОЛОГ ОТЧАЯВШЕГОСЯ
Я живу на пределе. Я чувствую бездну.
Страшен ветра над нею внезапный порыв.
Шаг вперёд – и сорвусь. И навеки исчезну.
Шаг назад – и спасён до какой-то поры.
Я безмерно устал. И не жду ниоткуда
Исцеляющей веры безверью взамен.
Шаг вперёд, шаг назад – вот моя амплитуда.
В постоянстве её никаких перемен.
Опаляя свой мозг фейерверком психоза,
Я жестоко казнюсь, протрезвившись в конце.
Шаг вперёд, шаг назад – деградации проза.
Этой прозы печать у меня на лице.
Я не помню когда был в душе моей праздник.
И за это, рассудку уже вопреки,
Голосую свирепо за смертные казни,
Поднимая для верности обе руки.
Я ещё не пропал, в никого превращаясь.
Но уже , как пропащий, поверить готов,
Что в минуту предсмертья, с Отчизной прощаясь,
Не сумею найти человеческих слов. * * *
Поэт живёт покуда жив народ.
И лишь когда народ живёт в поэте.
Поэт велик по признакам по этим,
Ни чина не имея ни щедрот.
В годину бед, когда надежды нет,
И нем народ, поверженный до срока,
Тогда взывает голосом пророка
К достоинству народному поэт.
Поэт скорбит, когда на брата брат
Вздымает меч, безумием помечен.
И этой скорбью он всечеловечен,
И действеннее злобы во сто крат.
В его делах – терпение творца.
В нём дух добра и истина младенца,
Взращённые чувствительностью сердца,
Живят опустошённые сердца.
Когда поэта гаснет свет очей,
Он ничего с собою не уносит,
И ни о чём в последний час не просит
Ни Родину свою ни палачей.
Ничто пред ним всевластный приговор,
Временщиком наложенное вето.
Идёт в народ бессмертие поэта,
Глядит оно из прошлого в упор.
Поэту дан к уходу свой черёд.
Но не дано границ на этом свете.
Живи, народ, в живом своём поэте!
Живи, поэт, покуда жив народ!
* * *
Крымскотатарскому композитору
Февзи Алиеву в память о депортации
18.05.1944 года.
Я слушаю музыку песни.
Я весь бы наверно размяк,
Когда б с этой музыкой вместе
Не двигал во тьму товарняк.
Глухая змея спецсостава,
От страшного груза устав,
Ползёт, надрывая суставы,
Из Крыма в Узбекистан.
И горе над музыкой вьётся.
И вьётся над судьбами тьма.
И кто-то безумно смеётся –
И музыку сводит с ума.
И музыки этой рыданье
На рельсовый падает путь,
Чтоб где-то исчезнуть в изгнаньи,
Не дав мне сейчас отдохнуть...
Как в приступе старой болезни,
Где мир мой от боли белёс,
Я слышу татарские песни
И стуки вагонных колёс.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ В ПОЕЗДЕ
Напев обычный и простой,
Напев привычный и пустой –
За стыком стык,
от стыков гул.
Вагон привык.
Вагон уснул.
Бесшумным тигром ночи мгла
к земле припала, залегла.
И перед грозной, перед ней
Потухло золото огней.
За стыком стык,
от стыков гул.
Вагон привык.
Вагон уснул.
Зачем же ты
под стука такт
То этак думаешь,
то так.
В вагонный сонный полумрак
Невидяще глядишь.
Пустует в тамбуре окно.
Там нет курильщиков давно.
И мчаться поезду дано,
Как видно, не в Париж.
А в твой бессменный городок,
Где дни сливаются в годок,
Годки спешат в рядки.
Где за извечной маетой
Себя не видишь молодой,
И праздники горьки.
А поезд мчится в темноту.
Он темноте кричит: «Ту-ту-у-у!...»
Ах как кричит он ей, а та
В ответ ни слова – темнота.
За стыком стык,
от стыков гул.
Вагон привык.
Вагон уснул.
Но этот стук
и гул колёс
Не стоят дум,
не стоят слёз.
Исчезнет ночь.
Настанет день.
С ним – дел несчётных
дребедень.
И никого
нигде окрест
Не выдаст Бог,
свинья не съест.
Оставь печали.
Пусть они
Уйдут как дальние огни
Во тьму,
в зачёркнутые дни.
Оставь печали,
отдохни.
В них стыков гул,
Они пусты.
Вагон уснул.
Усни и ты. РОМАНС
Я часто думаю о Вас.
Хочу, чтоб знали Вы об этом.
Слова, рождённые поэтом,
Поэт не держит про запас.
Я часто думаю о Вас.
Когда я думаю о Вас,
Моей души слабеют путы.
Душа свободна в те минуты,
Она крылата всякий раз,
Когда я думаю о Вас.
И вдохновением дыша,
Ни боль свою ни одинокость
Не восприимет как жестокость
Моя счастливая душа,
Вся вдохновением дыша.
Я часто думаю о Вас.
Хочу, чтоб Вы об этом знали.
И пусть я нужен Вам едва ли,
Примите в дар повторы фраз:
Я часто думаю о Вас,
Я часто думаю о Вас,
Я часто думаю о Вас. * * *
У Дома слепых разгорелась нешуточно осень.
И жёлтым пожаром пустующий Дом ослеплён.
Но пахнет не дымом, а сладостной горечью сосен.
И золотом листьев, навеки покинувших клён.
У Дома слепых не увидишь, как прежде, слепого.
Когда-то добротный, давно уже Дом не таков.
Дырявая крыша боится дождя проливного,
Усохшие окна страшатся примет сквозняков.
Пустующий Дом не взывает, как прежде, к ремонту.
Какой там ремонт и какой уже к чёрту уют,
Когда по всему, нищетой провонявшему фронту,
Идёт отступление – совесть без боя сдают.
Какой там ремонт, коль живые погрязли в задачах –
Сыскать древесину для всех ежедневных гробов.
И всюду слепые живут без надежды на зрячих.
А зрячие сплошь превзошли по терпенью рабов.
У Дома слепых синева разлилась до предела.
Но душу предчувствием рвут на куски холода.
У Дома слепых я стою как у места расстрела.
И страшно мне знать, что слепые ушли навсегда.
* * *
Пора оставить споры о войне.
Они уже бессмысленны вдвойне.
И ничего хорошего не дали
Горбящимся от тяжести медали.
Прикроем наши экскурсы во тьму,
Где правда неизвестна никому.
Пора успеть – и дай нам Бог успеть -
Живых солдат вниманием согреть.
У всех у них нелёгкая судьба.
И если мы – сплошная голытьба,
И коль у нас в торжественные даты
Подачек ждут от Родины солдаты,
И пенсией ничтожной дорожа,
За числами следят как сторожа,
А вклады их прокручивают воры –
Оставим о войне любые споры.
Пора спасать дряхлеющих солдат,
Не ждя казённых поводов и дат.
Пока в расход их скопом не списали –
Спасать собой, как нас они спасали.
Спасать, чтоб не тревожась ни о чём,
С ребёнком и c карающим мечом
Стоял солдат, прописанный в Берлине,
В гуманность нашу верящий доныне. |
УЧИТЕЛЬ
Он в бытность студентом
В пределах Системы
Усердно зубрил
Допустимые темы.
Потом, обучившись,
Других он учил.
Был в меру примерным.
И в меру ловчил.
Бубня на уроках,
Был скучен, но всё ж
по признанным нормам
был в норме бубнёж.
Читаемый им
многолетно предмет
похож был на штиль
без особых примет.
Он истин святых
не искал между строк.
Шло время.
И пенсии близился срок.
И годы пришли,
что разят наповал
Ушёл он из школы,
где хлеб добывал.
И в честь ветерана
такого труда
кипела наград
и прощаний страда.
Потом,
сединой благородно белея,
был в штате ходячих
на все юбилеи.
Глядел регулярно
с почётных трибун
на с криком «ура»
проходящий табун.
Он слышал порой,
колупаясь на грядке,
тот вальс выпускной,
где поётся про прядки.
И плыли к нему
то морями всё грозными,
летели к нему
то путями всё звёздными,
свернув к его дому,
хоть им не с руки,
конечно же, все его
ученики.
И он подпевал,
В эту веруя бредь,
За всю свою жизнь
не сумевший прозреть.
Его хоронили
собраньем народа.
Обряд совершён был
почти без изъяна.
Как мать,
воспитавшая сына-урода,
не пала страна перед ним
покаянно.
Не билась о землю,
опухнув от слёз.
Не сыпала пепел
на космы волос.
И траура звуки
Страну не трясли,
когда её сына-урода несли,
гуртом провожая
в святые края,
такие же, в общем,
её сыновья. БАХЧИСАРАЙ
Живёт во мне, не умирая,
Не исчезая стороной,
Глухая ночь Бахчисарая
С татарской жёлтою луной.
Она в мечтах моих бывает.
Она, прикрыв мои глаза,
Воспоминаньем обвивает
Как виноградная лоза.
И теми ж улицами снова
С тобой шагаю не спеша,
Где близость древнего, былого
Смятенно чуяла душа.
В узорно выгнутой решётке
Струится слов чужая вязь.
В ней проступает получётко
Времён разрушенная связь.
И вот, рождая чувство боли,
Вся горьких отзвуков полна,
Грозит бесчестием неволи
Гарема старая стена.
А в лихолетье скорбных зарев,
Под плетью страха и стыда,
Идут в продажу на базаре
Славянских девушек стада.
Им рабства длань ласкает косы,
Поит отравою тоски.
Но хоронясь между откосов,
Ждут запорожские полки.
Страшны их сумрачные тени
В недвижном бешенстве коней.
Всё ближе миг освобожденья.
Всё ярче отблески огней.
Кровавый клич гремит нежданно!
Вражде и мести нет конца!
И будто вздрогнули каштаны
Как стражи ханского дворца.
И будто рядом смолкли битвы.
Позор паденья, спесь карет…
Опустошённые молитвы
Возносит к небу минарет.
А свет луны прозрачно-тонок.
Все перекрёстки так близки.
Куда-то вдаль, устав от гонок,
Ушли, ворча, грузовики.
Чуть веет призрачным туманом.
И тишина упала ниц
Перед тоскующим Фонтаном,
Перед бессилием гробниц.
Дворец, исполненный значенья,
Застыв средь лунной темноты,
Как будто гордого прощенья
Ждёт у таинственной черты.
Безмолвья мир безмолвно дорог.
И ночь не хочет мир карать.
И ничего в её узорах
Нам ни добавить ни убрать.
Лишь надо первому кому-то
Сказать «прощай». Но погодим.
И уходящую минуту
Прикосновенью отдадим.
… И вновь я слышу наши речи
Пред мрачной древностью Земли.
И вновь я твой. И призрак встречи
Бессонно грезится вдали.
Живи ж во мне, не умирая,
Не исчезая стороной,
Глухая ночь Бахчисарая
С татарской жёлтою луной.
* * *
Как сон, неотступный и грозн
Мне снится соперник счастливый
Н. В. Кукольник, «СОМНЕНИЯ».
Мне снился соперник счастливый.
Он был и сильней и моложе.
На гладкой ухоженной коже
Играли румянца разливы.
Была с ним любимая мною.
Невестой была и женою,
Отдав ему душу и тело.
И сердце моё холодело.
В чертах неизбывно любимых,
Подобных задумчивой песне,
Все признаки грозной болезни
Мне были отчётливо зримы.
Не помню какою ценю,
Но рядом, но рядом со мною
Глаза её вдруг оказались.
В них страх и надежда метались.
Как будто с крутого обрыва
Ей надо ступить ещё дальше,
За грань леденящего срыва,
Где нету ни правды ни фальши.
Оркестр играл отдалённо
И полнились трауром звуки.
И я целовал исступлённо
Её помертвелые руки.
Казалось, что мир содрогнулся,
Когда я средь ночи проснулся
От боли, сводящей с ума.
Шёл дождь. Полыхали зарницы.
Гнетущей тоскою больницы
Дышала всеобщая тьма.
А утром прочёл я в газете,
Что нет моей милой на свете.
Чернея, белел некролог.
Был август. Настал понедельник.
Прощался с ней бывший соперник,
Никак распрощаться не мог.
В нестройном, в нелепом разливе
Гремели тяжёлые звуки.
И плакал соперник счастливый,
Целуя ей мёртвые руки.
* * *
Сегодня мне особенно не весело.
Печаль, как мать покойная, вошла.
И зеркала все в доме занавесила,
Все зеркала.
Я заключён в пространство той окружности,
Где друга нет, а чувства не нужны –
С полуперсидским привкусом наружности –
Моей княжны.
Мне ночь грозит костром самосожжения.
И в прошлых днях, как в стёршихся клише,
Я своего не вижу отражения
Ни в чьей душе.
И даже те, кто в горе мной утешены,
Не позвонят, прервав свои дела.
И не спасут мой дом, где занавешены
Все зеркала.
Я б всё списал на счёт слепого случая,
Да только ночь предчувствием полна.
А пустота всезвёздного созвучия
Страшным страшна.
И жжёт печаль о жизни пролетающей.
И горек час неведомого дня,
Где будет мир живых моих товарищей,
Но без меня. * * *
Стоит изба – вверху труба,
Внизу следы заплат.
Здесь жил да был старик-солдат.
Усат и бородат.
Солдат сражался на войне,
Где смерть всегда права,
Где танки и адовом огне
Горели как дрова.
Солдат не очень был здоров.
Потом совсем зачах,
В своей стране, где ломка дров
Творилась на очах.
В последний год, уже готов
Уйти во мрак земли,
Он ждал к зиме привоза дров,
Да что-то не везли.
Прошла зима. И месяц май
Вступил в свои права.
И День Победы через край
Омыла синева.
Солдата нет. Но словно тень
Жива его вдова.
Ей Днём Победы будет день.
Когда дадут дрова.
* * *
Скворцы сегодня прилетели,
Которых ждали все давно.
И встала бабушка с постели,
Глядит измученно в окно.
Ей так беспомощно хотелось
Дожить до вешнего тепла,
Когда снегов окаменелость
Давила душу и скребла.
И сквозь безмерные печали
Едва мерещился апрель,
Когда протяжными ночами
К ней смерть садилась на постель.
Но дожила. Пусть доктор скажет
Как путь леченья был тернист.
Да, дожила! И будоражит
Её домишко птичий свист.
А дочь её в прихожей нервно
Письмо написанное рвёт,
Поверив вдруг, что мать наверно
Ещё на свете поживёт.
Ведь если птицы прилетели,
То не бывать плохому дню.
И раньше срока, в самом деле,
Не стоит волновать родню. * * *
Я не уеду за границу,
Будь визой трижды наделён,
Чтоб за границей схорониться
До улучшения времён.
Меня спасёт не сила духа
От формы бегства от такой,
А измождённая старуха
С её протянутой рукой.
Нечеловечески устало
В междоусобье, в голод, в грязь
Она спустилась с пьедестала,
Где прежде Родиной звалась.
Она святой слыла в народе.
Теперь, познавшая хулу,
В сыром подземном переходе
Сидит на каменном полу.
Сидит с застывшими слезами,
Вдовой погибшего и бою.
И я встречаюсь с ней глазами
И ничего не подаю.
И ежедневно, с мукой сущей,
Её, как брошенную мать,
Я обречён как неимущий
Неподаваньем предавать.
Но душу муками корёжа,
Великомученик вполне,
Благодарю её, что всё же
Способен жить в своей стране,
В стране извечной заварухи,
Где нескончаема гроза.
И где в глазах любой старухи
Слезятся Родины глаза.
ВСЕ ПУБЛИКАЦИИ С РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРОВ. |
