Одна, в тиши, нахмуривши чело,

От зеркала получишь ты посланье,

Поймешь, что это так, что все прошло, -

Увидишь ты, как свеж во мне рубец;

Пусть твой огонь погас - жар не погас мой.

Тебе останусь верным под конец

Я, что любил тебя еще прекрасной.

И станет чуду мир дивиться наш:

Костер горит, хоть в нем одна зола.

И ты за постоянство мне воздашь,

Жалея, что была ко мне ты зла

И что моих не замечала слез,

Пока не выпал снег на шелк волос.

Но различие очевидно: хотя и там, и там рисуется старость героини, у Ронсара поэт уже мертв, он пьет «забвение страстей», тогда как у Дэниэла поэт жив и сохраняет верность своей увядшей возлюбленной. Один из сонетов Джайлса Флетчера-старшего, где говорится о мимолетности не только красоты, но и всего на свете, заканчивается словами:

И что же не меняется вокруг?

Лишь ты, моя краса, и я, твой друг.

Здесь все очень просто: поэт как бы не замечает перемен в облике возлюбленной и сам остается неизменным в своей верности. Дэниэл же любит Делию, несмотря на то, что цветок ее красоты увял; его любовь носит не физический, а духовный характер, и в итоге не отвечавшая на его чувства возлюбленная оценивает эти чувства по достоинству, хотя и с большим опозданием. Если у Ронсара возлюбленная оценивает любовь слишком поздно, то у Дэниэла, хотя возможность счастья утрачена вместе с молодостью, костер все-таки горит.

В сонете 50 («Пускай другой поет о паладинах…») Дэниэл совмещает уже знакомую нам тему противопоставления себя другим поэтам с темой победы поэзии над временем.

В творчестве Шекспира и творчестве Дэниэла немало любопытных и малоизученных параллелей. В 1607 году Дэниэл, не писавший пьес для публичного театра, выпускает новое, пересмотренное издание своей «Трагедии о Клеопатре», впервые выпущенной еще в 1594 году. Похоже, что причиной было знакомство с «Антонием и Клеопатрой» Шекспира. В свою очередь, в исторических хрониках Шекспира («Ричард II», «Генрих IV») отмечено влияние первой части поэмы Дэниэла «Гражданские войны» (1595).

Но особенно близки их сонеты – не только по содержанию, а и по форме. И Шекспир, и Дэниэл, в отличие от Сидни или Донна, применяют только схему 4-4-4-2 и не прибегают к сложным системам рифмовки, как Спенсер.

Николай Гумилёв утверждал, что «шекспировский сонет с нерифмованными между собой катренами гибок, податлив, но лишен достаточной силы». Такая позиция великого поэта вызывает недоумение. Насчет гибкости и податливости спорить не приходится, но именно они и позволяют поэту вложить в сонеты большую силу, если, конечно, у него хватает на это таланта. И Шекспир, и Дэниэл блестяще доказывают это.

А теперь рассмотрим, как отразились дэниэловские темы мимолетности красоты и победы поэзии над временем в сонетах Шекспира.

Сборник Шекспира, как известно, начинается с цикла из 17 сонетов, в которых поэт призывает Друга оставить после себя потомство, одержав тем самым победу над временем и смертью. Заклинания о потомстве (если, конечно, не воспринимать их как аллегорию) выглядят довольно риторическими, чего не скажешь о сопутствующей лейтмотиву теме мимолетности красоты. Сонет 15 целиком посвящен этой теме, и здесь же, пока еще в зачаточном виде, намечается идея о вечном сохранении красоты при помощи поэзии:

Когда я сознаю: все, что растет,

Удержит совершенство лишь на миг,

Что мир – большая сцена, где идет

Спектакль по указаньям звезд немых,

Что люди, расплодившись, как растенья,

Живут по мановенью тех же звезд,

Кичатся соком юного цветенья,

К забвению клоня полдневный рост,

То я тебя окидываю взглядом,

Сильней дивясь богатству твоему,

Тогда как Время спор ведет с Распадом,

Кто поведет твой день в глухую тьму.

Уносит Время молодость твою,

Но, с ним борясь, я вновь тебя привью.

Однако уже в следующем, 16-ом сонете, приоритет снова отдается оставлению потомства, а собственное стихотворное мастерство принижается:

Но путь найти могущественней надо

В войне с тираном этим кровожадным.

Иль сможешь укрепленья от распада

Ты воздвигать стихом моим невнятным?                  

В сонете 17 поэт опасается, что его стих, воспевающий красоту Друга, будет принят в грядущем «за небылицу». Красота Друга нуждается, таким образом, в двойном подтверждении:

Но если бы остался ты в потомках,

Ты жил бы дважды: в них и этих строках.

Однако сразу же вслед за циклом о потомстве идут два сонета совершенно другого содержания:

Могу ль я с летним днем тебя сравнить?

О нет, ведь ты красивей, ты так мягок:

Бутоны мая может град побить,

И срок арендный лета слишком краток;

Порою слишком ярок неба взгляд,

Порой туманен цвет его златой,

И погибает красота сто крат

Под вольностью природы, под судьбой.

Твое же лето, нет, не потускнеет,

Своей ты не утратишь красоты,

И смерти тень тобой не овладеет,

Расти в сих вечных строках будешь ты.

Пока дано смотреть всем и дышать,

Жить будет это, жизнь тебе давать.

О Время, затупи же лапы львов;

Пускай Земля съест собственный приплод,

И тигр решится режущих клыков,

И Феникс пусть в крови себя сожжет.

За урожаем засуху веди

И делай все, что хочешь, пробегая,

С огромным миром ты, но грех один,

Один лишь грех тебе я запрещаю.

Ты не рисуй у друга на челе

Штрихов своим источенным пером.

Пусть юным он пребудет на Земле

И красоты предстанет образцом.

А если ты не слышишь слов моих,

То юным сохранит его мой стих.

Своей кульминации эта тема достигает в сонете 55:

Из мрамора и золота надгробья

Земных владык мой стих переживет,

И будешь ты блистать все той же новью,

Когда давно поблекнет мрамор тот.

Когда война их статуи разрушит

И уничтожит каменщиков труд,

Ни Марса меч, ни бич войны бездушной

Твою живую память не сотрут.

Не бойся же ни смерти, ни забвенья –

Ты будешь славен даже и в глазах

Последнего земного поколенья,

Которое износит мир во прах.

Вплоть до Суда, что жизнь тебе вернет,

Пусть в этом и в глазах твой дух живет.

Сонету 55 предшествует другой, воплощающий в себе важную идею о единстве верности (истины) и красоты. Образ цветов, из аромата которых делаются духи, уже встречался в сонете 5. Но там это символизировало передачу красоты потомству. В сонете 54 символика другая: правда переживет красоту, но одновременно будет залогом ее вечной жизни в стихах:

Насколько же прелестней красота,

Когда ей верность служит украшеньем!

Прекрасны розы, хороши цвета,

Но аромат соседствует с цветеньем.

Хотя и у шиповника цветков

Такие краски, как у роз, бывают,

Игрив такой же трепет лепестков,

Когда бутоны лето раскрывает,

Их внешность существует лишь для них,

И все они в забвении умрут.

Другое ожидает роз былых –

В духи их сладкий запах перельют.

Когда твоей красы промчатся сроки,

Вся верность перельется в эти строки.

Сонеты Шекспира, Дэниэла, Спенсера утверждают победу поэзии над временем и смертью. Однако не забудем, что в сонете 55 Шекспира упомянут Страшный Суд, после которого, согласно христианским воззрениям, умрет само время, а соответственно, умрет и смерть («последний же враг истребится – смерть», 1-е послание к коринфянам св. апостола Павла). Эту тему разрабатывает Джон Донн в одном из своих «Священных сонетов», а именно в сонете 10:

Смерть, не гордись, когда, тебя кляня,

Зовут тебя ужасной, роковой.

Воскреснут побежденные тобой,

И ты, бедняжка, не убьешь меня.

Сладчайший сон, твой облик восприняв,

Приятней, и сильнее тот покой,

Но лучших ты уводишь за собой,

Свободою от плоти их маня.

Судьбы, монархов, Случая раба,

С тобою – яд, война, болезни стон,

Но мак иль чары погружают в сон

Сильней, чем ты, – к чему же похвальба?

Сон кончится, проснемся навсегда.

Тебя же, смерть, не будет никогда.

Писал об этом и Шекспир. Хотя его отношение к христианству до сих пор по-разному трактуется исследователями и в большинстве его произведений найти христианские идеи если и можно, то лишь с явными натяжками, сонет 146 настолько выдержан в религиозном духе, что он органичнее бы смотрелся среди «Священных сонетов» Донна, чем в сборнике Шекспира:

Душа, греховной плоти сердцевина,

Ты вновь мятежным силам потакаешь.

Внутри тебя и голод, и кручина,

Снаружи – яркой росписью блистаешь.

Зачем ты тратишь средства дорогие

На особняк, что сдан тебе внаем?

Чтоб были все излишества смешные

Обглоданы наследником-червем?

Как телу переплачиваешь ты!

Пусть твой слуга свои уменьшит траты.

На вечность обменяй хлам суеты;

Внутри будь сытой, внешне – небогатой.

Ты Смертью лишь кормись, чья пища – люди,

И Смерть умрет, и умерших не будет.

Пожалуй, можно было бы усомниться и в авторстве, если бы не ряд характерных образов (уподобление тела особняку, сданному в наем, - сравн. в сонете 13: «красота, что ты в аренду взял»; упоминание – в оригинале во множественном числе – «наследника-червя», - сравн. в сонете 6: «Ты слишком ценен красотой своей, /Чтоб назначать в наследники червей»). Да и в целом язык сонета красноречиво говорит о шекспировском авторстве, как бы ни выпадал этот сонет из общего ряда по своему содержанию (поистине, «Меня назвать любое слово может / И объявить свое происхождение»). Нет, это действительно писал Шекспир и писал, опередив Донна, на которого, возможно, повлиял этим стихотворением. Впрочем, темы и идеи носились в воздухе, но Шекспир в данном случае оказался первым.

     4. Упадок и возрождение.

Великое двадцатилетие закончилось, и в английской литературе начал намечаться явный упадок.

Затем наступил совершенно новый этап, совпавший и связанный с подготовкой к Революции и самой Революцией. Ведущий поэт этого периода, Джон Мильтон (1608 – 1674), почти на двадцать лет оставил поэзию, занимаясь политикой и публицистикой. Во время Реставрации он написал свои главные произведения – поэмы «Потерянный рай» и «Обретенный рай». Сонетов он написал мало – всего 24 (из них 7 – на итальянском языке). Многие сонеты написаны на злобу дня, обращены к известным политическим деятелям, включая самого Оливера Кромвеля. Есть и сонеты на другие темы – например, «О своей слепоте». Мильтон вернулся к итальянской схеме 8-3-3.

Потом в истории английского сонета наступило длительное затишье. Ведущие поэты конца XVII – первой половины XVIII века (Джон Драйден, Александер Поуп, Джонатан Свифт) сонетов не писали вообще. Поэты второй половины XVIII столетия – Томас Грей, Уильям Каупер, Роберт Бёрнс – к сонетам обращались только эпизодически.

Свой новый расцвет английский сонет пережил в конце XVIII века, в эпоху романтизма. Начал этот период Уильям Лайл Боулз (1762 – 1850), главным же сонетистом среди романтиков оказался Уильям Вордсворт (1770 – 1850), написавший 535 сонетов!

Эту статью мне хотелось бы закончить сонетом одного из самых ярких представителей младшего поколения романтиков Джона Китса (1795 – 1821). Сонет Китса «О кузнечике и сверчке» в данном контексте может прозвучать как аллегорическое изображение судьбы английского сонета вообще:

Поэзия земли не исчезает:

Коль птичий хор, от солнца утомясь,

Укроется в листве, то чей-то глас

Среди оград по лугу пробегает.

Кузнечик это - первым быть желает

Певцом на летнем пиршестве сейчас,

А после, пеньем вволю насладясь,

В густой траве блаженно отдыхает.

Поэзия природы не умрет:

Студеною зимой, когда в мороз

Настала тишь, за печкой раскаленной

Сверчок, теплом согревшийся, поет,

И слышишь ты в плену дремотных грез

Кузнечика среди травы зеленой.