Из книг Александра Роскова...

ДВЕ СОСНОВЫЕ ШИШКИ

Поднимались в Пскове с ранней рани,
и, едва на свет открыв глаза,
порешили ехать дикарями
в Пушкинские горы и леса.
Раз уж оказались рядом с ними
в кои веки, пусть не по пути,
но вот так вот взять, проехать мимо –
нам Господь такого не простит.
Жалко то, что мы – не экскурсанты.
Вот бы группой человек в полста
развесёлым этаким десантом
ехать в заповедные места.
Ты да я, да мы с тобою вместе –
вот такой смешной у нас десант.
А до места – километров двести,
а точнее – двести пятьдесят.
Главное всегда – задаться целью,
цель – она и манит и зовёт.
Ну а там с отвагой и весельем,
с холодком под ложечкой – вперёд!
В граде Пскове на автовокзале –
месте встреч коротких и разлук
люди нам, конечно, подсказали:
- Вот автобус до Великих Лук.
К Пушкину проехать очень просто,
сели и поехали, а там
по дороге, через город Остров
привезут вас к нужным вам местам.
В принципе, мы так и поступили,
коль расклад один, и он таков.
Вскоре в серых клубах майской пыли
за спиной остался город Псков,
через час мы в Острове, в «стекляшке»
придорожной пили крепкий чай.
Через два с «полтиной» дал отмашку
нам шофёр: «Приехали! Слезай!»
И, включив отчаянную скорость,
скрылся в им же поднятой пыли.
«Остановка Пушкинские Горы» -
надпись чуть заметную прочли
мы на стенке деревянной будки,
в ней, на лавке, спал громадный пёс.
Мы, конечно, оба: «Что за шутки?» -
задали себе немой вопрос,
оглядев невзрачные строенья
вкруг нас, да над ними – тополя.
И, конечно, наше настроенье
тут же опустилось до нуля:
мы ж себе в дороге представляли:
вот приедем только, и тот час
чуть ли не живые – ОН с Натальей
возле остановки встретят нас.
Оказалось всё совсем иначе.
Нам мужик похмельный подсказал:
-Видите во-он – здание маячит? -
все его сперва тут за спортзал
принимают. Вам туда, наверно…
Мы пошли, послушные, туда.
Ну а там всё оказалось скверно:
-Выходной. Сегодня никуда
не везут, и турбюро закрыто, -
-на дворе уборщица с метлой
нам сказала важно и сердито,
указав метёлкой на пробой
с навесным замком в двери «спортзала».
- Как бы до Михайловского нам? -
мы спросили. А она сказала:
-Километров десять. Ну, вас, прям,
угораздил бог. Сходите лучше
на могилку к Пушкину. Не зря
ж день терять. Кто с вас такой «везучий»?
Вот отсюда до монастыря
километра полтора, не дале,
там и сам, и папа с мамой их…
(Да, в монастыре мы побывали,
и об этом мной написан стих,
и написан и опубликован
в книжке и в журнале. Но сейчас
я в то время возвращаюсь снова,
чтоб продолжить начатый рассказ
наш об однодневном посещенье
сказочных – не скажешь лучше – мест)

* * *

Жизнь сложна, порою даже слишком.
То светла она, а то – во мгле.
Но лежат – вот! - две сосновых шишки
у меня на письменном столе.
Я и подобрал их под сосною
под высокой пушкинской сосной.
Это было позднею весною,
в мае, год две тысячи восьмой…
И они мне так напоминают
(посмотрю на них – так каждый раз!)
о том дне, о том зелёном мае,
об усталых и счастливых нас…

МИНУТА МОЛЧАНИЯ

Почему я плачу в День Победы,
почему бывает горько мне? –
не терял я ни отца, ни деда,
ни кого из близких на войне,
и весь год живу, не вспоминая,
(будто так и надо), про войну…
А приходит день в начале мая,
день, когда молчит на всю страну
гулко поминальная минута,
то в минуту эту каждый раз
сам не понимаю – почему-то
слёзы сами катятся из глаз.
Катятся – и не могу иначе…
Каждый год девятого числа
в День Победы я, наверно, плачу
за всех тех, чьи жизни унесла
та война, за многих кто не дожил
до Победы, плачу вместо них,
и в стране, наверно, плачут тоже
миллионы – павшие в живых.
Отгремит салютами столица…
Триста шестьдесят с довеском дней
будет жизнь сумбурная катиться
по набитой колее своей.
Будут вновь проблемы и задачи
от войны минувшей в стороне.
…Май придёт, и я опять заплачу,
не стыдясь, о павших на войне.

ПРОРОЧЕСТВО

"Союз нерушимый республик свободных
сплотила навеки великая Русь..."
(Государственный гимн СССР)

И, как видно, напрасно сплотила....
О, Россия! - видать неспроста
отлучила нечистая сила
твой народ от Исуса Христа.

И вчерашние кровные братья
по укромным углам, втихаря
крест готовят тебе - для распятья.
Но - о дружбе в глаза говорят.

Всё как в Новом Завете: Иуда
объявился, он здесь, среди нас.
И пока - разговоры, покуда
шум да гам, он Россию предаст.

Прокуратор ладони обмоет,
оглядев разношёрстную рать.
Эта рать, обезумевши, взвоет
кровожадно и злобно: - Распять!

И, не зная, какой катастрофой
обернутся деяния те,
рать Россию введёт на Голгофу
и распнёт, как Христа, на кресте.

И отметит гульбой и весельем
день распятья лукавый народ.
Но за смертью придёт воскресенье,
воскресенье, конечно, придёт...

1990 год

ДОРОГАЯ МОЯ СТОЛИЦА…

…И вот – особая примета
при приближении Москвы:
«Я закрываю туалеты!» -
сквозь сон расслышите вдруг вы
суровый голос проводницы.
И продираете глаза,
и в – в туалет. А до столицы
езды ещё аж два часа.
Какая суета в вагоне!
Кто не успел, тот опоздал!
Ах, сколько нас, куда нас гонят,
везут куда нас поезда?
Состав по Подмосковью едет.
Проводники снуют с бельём.
И замыкаются соседи
всяк в сложной думе о своём.
Плывут в окне остаток ночи,
жилых построек этажи.
Ты почему сосредоточен
российский средний пассажир?
Сегодняшняя жизнь жестока,
все страхи веют над страной.
Что ищешь ты в краю далёком,
что кинул в стороне родной?
Что на прощанье наказала
тебе жена, подруга, мать?
… А вот и площадь трёх вокзалов.
И начинают подметать
её угрюмые таджики –
чернорабочий здешний люд -
люд, по московским меркам дикий.
А по перрону уж снуют
носильщики, крича сердито
на зазевавшийся народ.
Ну а метро ещё закрыто,
и у столичных у ворот
стоит толпа покорно, тихо,
и все, опять же, при своих…
А вот бомжи, а вот бомжихи –
таких бомжей, таких бомжих
вы вряд ли где-нибудь встречали
но, наконец, вам «повезло»:
в Москве при каждом при вокзале
есть неучтённое число,
сей социальной, блин, заразы,
они грязны, черны лицом
у каждой «дамы» – «бланш» под глазом,
она с таким же «молодцом»
лежит на мокром тротуаре
и сладко спит – куда с добром.
Удивлены вы этой паре?
… Но открывается метро,
и, обтекая три колонны
при входе в метрополитен,
народ спешит купить талоны
и жмётся вдоль высоких стен
у касс в округлом вестибюле.
А на дворе права свои
отстаивают птицы гули,
а так же птицы воробьи,
крутясь у самых ног прохожих
в надежде что-нибудь склевать.
День обещает быть погожим,
в столицу Родины опять
очередное входит лето,
июнь с теплом вступает в мир.
И утро красит нежным цветом
высокий сталинский ампир…

* * *

… Я не иголка в стоге сена
в огромном городе Москве:
меня здесь помнят эти стены
Литинститута, этот сквер,
в котором лет уже немало
в московский дождь, в жару и снег
на твёрдом камне пьедестала
застыл железный человек,
которого во время оно,
когда он был ещё так юн
будили русские масоны*.
И с томиком «Былых и дум»
торчит он летом и зимою
над клумбою цветочной, тут.
А за его стоит спиною
Литературный институт.
Сто раз над Герценом шутили
студенты в сторону одну,
мол, декабристы разбудили
его, а он свою жену,
потом ещё во многих дамах
будил писатель либидо…
Да, за его спиною прямо
находится заветный дом -
цель многих сотен стихоплётов.
А в нём всего три этажа,
на них Коровьев с Бегемотом
устроили большой пожар
согласно одному роману.
Но дом в огне не пострадал,
наоборот, поэтам пьяным
он матерью кормящей стал.
Что настоящие поэты
не пьяными не могут быть,
скажите Герцену про это -
ему случалось находить
у ног своих на клумбе спящих
таких талантов – Бог ты мой!
…Кто славы ищет – тот обрящет,
кто бредит матушкой-Москвой –
в столице будет непременно!
Я тоже бредил и мечтал,
и в ней иголкой в стоге сена
не затерялся, не пропал.
Ах-ах, Москва слезам не верит,
ах, бьёт Москва чужих с носка!...
Столица мне открыла двери
в большую жизнь. Для мужика,
сидящего в деревне сиднем
до тридцати и трёх годов
попасть – что может быть завидней! -
вот в этот город городов,
чтоб обучаться здесь науке,
как нужно рифмовать слова…
Москва! Как много в этом звуке!
Как я люблю тебя, Москва!
И пусть ты сильно изменилась
за пролетевшие года,
ты и такой мне полюбилась
в последний мой приезд сюда.
Пусть часто я встречаю узкий
точнее – азиатский глаз
в толпе - Москва, ты будешь русской,
такой, какая есть сейчас.
В какой бы здесь я точке не был,
лишь стоит поглядеть окрест:
увижу – подпирает небо
высокий православный крест,
иль золотой сверкает купол,
и мой, и узкий глаз слепя.
И потому смешно и глупо
нерусскою назвать тебя.
И потому душа стремиться
(про кабаки не говори!)
в монастыри твои, столица,
в твои, Москва, монастыри.
В Донском, где сумрачно и тихо -
обилие пустых гробниц.
Здесь патриарх-страдалец Тихон
покоится. Склонившись ниц
пред ракою с его мощами,
пройдём за церковь – на погост,
и там предстанут перед нами
надгробия. Вот в полный рост
скорбящий над могилой ангел,
вот ряд старинных домовин
и надписи: в таком-то ранге
лежит такой-то господин,
вот в этой каменной гробнице…
Вот Чаадаев здесь – масон.
А вот… А вот из-за границы
совсем недавно привезён
Антон Иванович Деникин -
враг красной власти в годы те.
Играют солнечные блики
на новом простеньком кресте,
знать лаком дерево покрыли,
чтоб не темнел подольше крест.
А рядом с ним лежит в могиле
из тех же привезённый мест
Иван Ильин – философ русский
под тоже новеньким крестом…
Помянем их и тропкой узкой
между надгробьями пройдём
на выход…
Здесь, в Донском, и ныне
век девятнадцатый стоит:
листва трепещет на осине,
и тень на гладь надгробных плит
бросают тополя и клёны,
трава высокая густа,
и воздух напоён озоном…
И вряд ли где ещё места
в Москве - такие вот – отыщешь,
глухие – хочется сказать…
Новодевичий - тот очищен
от зарослей, там – благодать,
там и при пасмурной погоде
нисходит солнце с облаков.
Там спят спокойным сном - Погодин,
Загоскин сам и Хомяков,
литературе русской выдав
всё, что позволил их талант.
И там поэт Денис Давыдов –
гусар, вояка, дуэлянт
встал над своим надгробьем – бюстом,
там нет могильной тесноты,
там с восхищённым смотришь чувством
на золочёные кресты
и блеск Смоленского собора,
на исполинский его рост.
Там за глухой стеной забора
мирской находится погост,
где схоронили Е.Бе. еНа **,
но нам сегодня – не туда…
Мы посетим, и непременно
Покровский монастырь – да!-да!
где на стене висит икона
(мы здесь бываем каждый год)
блаженной матушки Матроны.
И к ней с утра стоит народ,
заполнив монастырский дворик.
А люди всё идут, идут…
Ах, сколько жизненных историй
услышать за день можно тут,
(чтобы припасть к святому лику)
порой не хватит даже дня) -
народ со всей Руси Великой
стоит здесь, головы склоня,
в своём уме перебирая
слова, с которыми пришёл,
чтоб их услышала святая
и помогла… Как хорошо
стоять вот так, в народной гуще,
с едва знакомыми людьми
беседовать про хлеб насущный –
у всех, кого ты не возьми
проблемы иль беда какая…
И каждый со своей бедой
из Краснодарского ли края,
из Мурманска ли – все к святой
блаженной матушкой Матроне
приехали – поверить ей
свои печали. Посторонних
на монастырском нет дворе,
здесь люди все – единоверцы,
хранимы Господом одним,
они к тебе – с открытым сердцем
и ты – с открытым сердцем к ним.
Какой народ! Какие лица!
Мы - православные! Мы – рать!
В монастырях твоих, столица
струится в душу благодать!

* * *

…Я – не иголка в стоге сена
в Москве, понятно и ежу.
Вот я иду себе степенно
Цветным бульваром, захожу
в редакцию… «Наш современник» -
доска со стороны двора.
Здесь мне дадут без всяких денег
«горяченькие» номера –
из типографии! – журнала,
где средь других стихов – мои…
На Добролюбовке ж стояла
и до сих пор ещё стоит,
стоит! – та самая общага,
где мы с друзьями… Боже мой!
Какая вытерпит бумага
какие рифмы, слог какой
найти, чтоб описать что было
на этих шумных этажах!
Там Муза голышом ходила
средь бела дня, в её пажах
был всяк, кто звал себя поэтом.
Там столько выпито вина,
там столько песен нами спето!
Там в пять утра, восстав от сна,
народ шагал за опохмелкой
в ближайший таксопарк... Да, там
нам с рук сходили все проделки:
никто из деканатских дам
всерьёз не принимал попойки,
ну что им – наш полночный шум? -
в стране шумела перестройка,
кипел литературный бум,
не тысячными тиражами –
мильонными и «Новый мир»,
и «Огонёк», и даже «Знамя»
шагали к людям. Этот пир,
не плюрализма, нет, а духа –
он был в общаге в те года!
…Но вот в страну пришла разруха,
поэзия так никогда
как в эти рыночные лета
в загоне не бывала, но,
но всё равно живут поэты
в общаге этой, пьют вино,
как пили мы, и пишут. Пишут!
Шумят ночами этажи.
Поэзия живёт и дышит,
и не умрёт, и будет жить.
Не перевёрнута страница,
не перечёркнуты слова:
«Литературная столица
поэтов – матушка- Москва!»
В тебе так много мест приметных,
их часто замечает глаз:
здесь жили русские поэты,
и здесь стоят они сейчас:
Есенин – на Тверском бульваре
В. Маяковский – на Тверской,
и Лермонтов – ни с кем не в паре
среди шумихи городской
глядит на Красные Ворота.
А Гоголь – разве не поэт?
Литературных анекдотов
герой, сравнения с кем нет,
в стихе российском - выше Бога
изваян в бронзе – в профиль, фас
и в полный рост, чьим лёгким слогом
я этот стих пишу сейчас,
тот, понял кто и сделал проще
язык наш, гений и Пиит
чьё имя Пушкинская площадь
доселе носит – он стоит
главою выше непокорной
Александрийского столпа
среди столицы… Секс и порно
смакует праздная толпа
что прут со всех щитов рекламных,
с обложек, праздничных витрин,
где друга друг голее дамы,
как будто город-исполин
и днём и ночью жаждет секса.
Но это всё – рекламный трюк,
что стоит девушке раздеться –
прорекламировать утюг
иль «Мерседес» - законный бизнес:
доллары липнут к красоте…
Ты и такой нужна Отчизне,
Москва! И вовсе не за тем
народ идёт в твои музеи,
чтоб поглядеть на голых баб:
вот Глазунова галерея,
вот Шилова… В коленках слаб
второй художник перед первым.
А вот – Цветаевский музей,
и можно целый день, наверно.
здесь провести: ходи, глазей:
наследство славное потомкам
оставил русский человек,
чтоб не блуждали мы в потёмках
невежества… Да, новый век
свои привносит коррективы
в ритм жизни. Да, не всем дано
любить «Персидские мотивы»,
и кто-то нынче в казино
на Новом – «западном» - Арбате
а не в музеях видит жизнь.
Поток машин несётся, катит
вдоль по Арбату…… Оглядись,
остановись на миг, прохожий
местечко памятное есть
и на Арбате Новом тоже,
а именно: дом номер шесть
в Борисоглебском переулке.
Сверни направо – ты готов?
И ради, собственно, прогулки
проделай несколько шагов,
тут от проспекта путь недлинный -
домов всего-то - три угла.
Вот здесь Цветаева Марина
примерно восемь лет жила.
Дом номер шесть, её квартира…
«Хочу у зеркала, где муть…»***
Да, и из того, иного мира
вот это зеркало… Взглянуть
туда, в него, куда смотрелась
сама Цветаева – не сон?...
Да, никуда она не делась -
поэзия. Пускай «Шансон»
поёт во всю в столичных «пони»****,
в шансоне главное – стихи!
А вот стою я на балконе
вы где бы думали? – Хи-хи! –
напротив Генпрокуратуры,
такой запечатлён момент!
Там ходит с огнестрельной «дурой»
наперевес усатый мент
по дворику. Как робот, ходит
а рядышком стоит со мной
поэт Пестерников Володя,
он бывший однокурсник мой.
Он здесь как раз и проживает
вот его адрес: г. Москва,
Большая Дмитровка. Большая!
И дом… Дом № 22.
Этаж? Стоим мы на котором -
четвёртый. И с балкона – вид!
«А вон окно Генпрокурора», -
мне однокурсник говорит.
А у Володи дома – книги,
завал – аж кругом голова.
Мы говорим, и в каждом миге
жива поэзия, жива.
Недолгой будет наша встреча…

* * *

А завтра мне опять - вагон,
попутчиков случайных речи.
И снова побегут вдогон
за нашим поездом платформы
по Подмосковью. И опять
нам проводница в синей форме
учтиво будет предлагать
бельё и кипяток в титане…
А вёрст примерно за семьсот
от Белокаменной вдруг встанет
в окне вагонном ещё тот
пейзаж: среди густого леса,
блеснёт вдруг узкая река,
деревьев сдвинется завеса,
и вот: сидят два мужика
на берегу в полсотне метров
от полотна. А у их ног
горит костёр. И мне заметно:
на палке чёрный котелок
висит над огоньком. Знать варят
уху на ужин рыбаки…
Какая зависть к этой паре
во мне… Сидеть бы у реки
вот так вот, на вечерней зорьке,
(июнь – рыбацкая пора!)
варить уху, и сладко-горький
вдыхать в себя дымок костра,
ждать наступленья белой ночи,
пить под уху грамм по полста,
и слушать, как река бормочет
на перекате у моста,
как песни птичий хор выводит
в тени берёзовой листвы,
смотреть, как по мосту проходит
мой скорый поезд – из Москвы,
как окна «скорого» мелькают…
И думать в этот миг и час:
«Москва… Далёкая какая…
Вот побывать бы в ней хоть раз…»

Июль 2007 год

* «Декабристы разбудили Герцена» (В.И.Ленин)
** Е.Б.Н. – Ельцин Борис Николаевич
* * * строчка из стихотворения М. Цветаевой
**** «пони» - просторечное название маршрутных такси
.